[Месяц писательской активности-1]

[unforgiven-sabrina]

1. День заявок от напарников (напарник просит описать как минимум три предмета/вещи/понятия).

1. Лист бумаги

– Аня!
Она вздрогнула, отвлекаясь от своих мыслей.
– Аня?
Кто-то настойчиво ее звал, но она не очень хорошо понимала, кто и зачем. И, главное, что же от нее хочет этот высокий визгливый голос.
– Аня, ты заснула?
– Нет... – даже одно слово далось с трудом. Да что же с ней сегодня такое?
– Тогда почему ты сидишь и смотришь в пустой лист бумаги уже полчаса? Урок заканчивается через десять минут, а у тебя ни одного примера не решено!
«Пример. Урок. Я в школе?» – мысли выстроились более-менее ровным рядом.
Перед ней на парте действительно лежал абсолютно чистый тетрадный листок в клетку. Или не абсолютно? Может ли быть чистым тот лист, на котором чья-то злая воля нарисовала клеточки, да еще и так небрежно, что вот тут они едва пропечатаны, а вон там – такая жирная линия, что становится противно? А в самом уголочке – точечка. Синяя. Наверное, она по привычке поставила ее, проверяя, пишет ли ручка. Слева – неровный, обтрепанный край: опять вырвала в последний момент из тетради, как всегда лень заранее приготовить дома, обрезать ровно-ровно ножницами. Снизу – небольшой загиб, небрежный, некрасивый – листок помялся, пока лежал в сумке, либо она, задумавшись, слишком сильно прижала его локтем – не понять уже. Сама бумага серая, а не белая, на такой неприятно писать, хочется сначала провести по ней ластиком, снимая паутину клеток, зашлифовать лезвием... Только листочек после этого обязательно порвется. У нее всегда они рвутся, что бы она ни делала, не то, что у...
– Аня, с тобой все хорошо?
– Да, – она кивнула, улыбнулась. – Только я Ася.
Волк далеко-далеко в лесу приостановился, потянул воздух мокрым носом. Посмотрел вдаль слишком разумными глазами, завилял хвостом, словно обычная дворняжка.
«У тебя никогда не рвется бумага, Ольгерд. Возвращайся скорее», – Ася скомкала листок. Сегодня ей было не до примеров.

2. Окно

Открыть глаза и увидеть над собой небо – примета не из лучших. По крайней мере, Масахиро точно знал: проведенная в переулках ночь гарантирует затекшее тело как минимум, какую-нибудь неприятную заразу как максимум, полицейский участок – как вишенку на торте.
Впрочем, в этот раз ни сирен, ни неудобств, ни даже зуда в районе носа или горла не наблюдалось. Присмотревшись к небу, Иваками вдруг понял: между ним и голубой бездной есть еще что-то, больше всего напоминающее стекло. То есть, он проснулся не на улице, а в квартире с шикарным окном на потолке?.. Или правильнее будет назвать это стеклянным потолком? Или...
Решив поразмышлять над внезапно возникшим языковым барьером чуть позже, Масахиро сел и окинул взглядом пространство вокруг себя; не обнаружив ничего достойного внимания (и могущего хоть что-то сказать о том, где же его угораздило оказаться), он вернулся к окну. Оно не занимало весь потолок, как показалось вначале, его габариты четко совпадали с размерами кровати. Черная строгая рама и очень чистое стекло безо всяких дополнительных реек делали его похожим на настоящий люк в небо. Ни жалюзи, ни тем более шторы («Хотя как их присобачить-то?») не мешали солнцу или луне заглядывать в окно; правда, сейчас, несмотря на явное утро, солнце где-то пряталось, за каким-то шальным одиноким облаком посреди синего моря.
Вдруг Масахиро заметил еще кое-что: шведская стенка, тоже имеющаяся в комнате, очень удачно заканчивалась возле маленькой, неприметной ручки, открывающей окно. «Хм, почти приглашение подняться в небо, – хмыкнул про себя парень. – И отчего бы им не воспользоваться?..»

3. Бархат

Это произошло в переполненном вагоне метро. Я стояла, с трудом дотягиваясь до поручня (ну не дала мне природа высокого роста!), мечтая, чтобы меня не вынесло людским потоком на ненужной мне станции – и вдруг оно случилось.
Больше всего это напоминало прикосновение. Нет, поцелуй. Нежный-нежный поцелуй, такой, знаете, что... Первым порывом было обернуться и дать в морду тому, кто осмелился ко мне пристать. Ну рефлексы у меня, что вы так смотрите! Я маленькая девочка, с виду больше пятнадцати мне не дают, хотя мне двадцать один, к маньякам в метро отношусь сугубо отрицательно и всегда готова постоять за свою честь, не дожидаясь, пока рыцарь заправит своего коня сеном и примчится размахивать железяками за мою оттоптанную ножку тридцать пятого размера.
Ни развернуться, ни размахнуться у меня не получилось: слишком много было народа. Зато, скосив глаза, я убедилась: за моей спиной нет ни одного кандидата на такое действо. Вот вообще нет: там стояли сплошные тетки, разве что через три человека от меня испуганно цеплялся за мамкину руку пацан лет семи – единственный представитель мужского пола на весь, по-моему, вагон, не считая сидящих. Не могла же поцеловать меня в шею дородная мадам в отвратительном сарафане грязно-желтого цвета, стоящая аккурат за мной?
Я даже успела подумать, что мне это показалось: духота, теснота, мало ли какие галлюцинации начнутся после безумного дня в университете? Но тут оно повторилось. Да еще как повторилось! Если бы я не была уверена, что одета в блузку, то уже начала бы паниковать, потому что меня словно бы погладили по обнаженной спине чем-то очень мягким. Таким... Бархатным. Взяли вот и укрыли огромным куском бархата, только мне от этого стало не жарко, а наоборот, очень комфортно. И сразу будто бы менее шумно стало, будто меня отсекли от глупых метрошных разговоров кумушек – ничем они не отличаются от сплетен бабулек на лавочке перед подъездом, сколько раз убеждалась.
На этом прикосновения не прекратились. Поцелуй в плечо, ткань скользнула по руке, бархатные губы на моих пальцах – и ведь вижу же, что ничего там нет, вот моя ладонь, судорожно стиснувшая поручень! А чувствую. И, признаться кому стыдно – приятно мне от этих непонятных заигрываний непонятно кого.
Я прикрыла глаза, когда бархат добрался до лица. И тут же увидела: он был высокий, статный, отлично сложенный – ну словно бы из качалки сутками не вылезал, а когда вылезал, то сразу шел в бассейн, темноволосый и темноглазый. Сказка, а не мужчина. И одет весь в бархат, штаны, камзол, даже перчатки, такой красивый-красивый бархат, настоящий, не китайская подделка с претензией на его ворсейшество. А то, что коснулось моей спины – это его плащ, оказывается. Тоже бархатный, цвета темной-темной ночи без единой звезды, ночи, когда сбываются самые сокровенные желания, когда дарятся самые сладкие и запретные ласки.
А улыбался он... Ну не найду других слов – бархатно! И смотрел на меня так, что мне начало казаться, что я королева красоты как минимум. Или вообще мечта всей его бархатной жизни – мужика этого. Но ведь его же не существует, нет?
Ага, как и прикосновений-поцелуев в переполненном вагоне метро, от которых великовозрастная дура теряет голову. И бархата такого не бывает, потому что все, что есть в мире, произведено доблестными китайскими рабочими.
Он меня потом до дома проводил. Я его не видела, но прекрасно ощущала – и так хорошо мне было, так уютно, что даже извечные бабульки примолкли, когда мы прошли мимо них. А уж обычно-то не упускают шанса сказать мне, что засиделась я в девках.
Но только на пороге квартиры он растаял. То есть, я подумала было, что он перешел к более решительным действиям – когда что-то теплое и мягкое коснулось моей ноги, но, опустив взгляд, я увидела своего кота. Не бархатного, совсем обычного, хотя и невероятно пушистого.
А Бархат больше ко мне не приходил. Обидно, знаете... Хотя, наверное, еще обиднее тем, кто вообще никогда его не встречал; мне-то, если подумать, даже повезло. Только с тех пор в моем гардеробе слишком уж развелось черного и темно-синего бархата. Может, это и наивно, но я до сих пор надеюсь, что та встреча повторится и даже превратится в знакомство. Чем черт не шутит, в конце-то концов. Глюки – они же и приставучие бывают.