[Месяц писательской активности-3]

[unforgiven-sabrina]

3. День природы.
Извините, у нас с природой никогда отношения не складывались.

1.

Если пройти мимо старого заброшенного лагеря, за ним свернуть направо, дойти до оврага и спуститься вниз, можно увидеть то место, что всегда вызывало во мне дрожь, когда я была маленькой.
Там нет ничего страшного, совсем нет. Там стоят вековые корабельные сосны и, качая зелеными кронами, охраняют покой леса-за-оврагом. Меня всегда туда тянуло, но я ни разу не смогла заставить себя пойти по склону вверх.
Я часами сидела в овраге, смотрела на возвышающиеся на много метров сосны (сейчас, став взрослой, я понимаю – они были действительно гигантские) и придумывала им имена. Самую высокую звали Гликерией – не помню уж, откуда я взяла такое странное имя. Когда-то давно ее коснулся топор лесоруба, и с тех пор на ее прекрасном стане остался незаживающий шрам.
Ее соседка – Дарья. Она заметно ниже, по плечо Гликерии, и младше: наверняка выросла уже после, залетела шальной семечкой, да так и осталась. А вон та, старая-старая и немного клонящаяся к земле – Анфиса. У нее у единственной была очень низкая ветка – и как же мне хотелось набраться смелости и залезть на нее! Две сестрички-сосенки – Маша и Саша.
А вдалеке, почти неразличимый за сплошными стволами, но все-таки видимый с моего наблюдательного пункта – старик Пафнутий. Он уже некрасивый, седой, сухой, с шелушащейся корой – но он по-настоящему велик: кажется, все остальные сосны – его отпрыски, его любимые дочери. Они горой стоят за своего отца, никто не подойдет к нему, до тех пор, пока он сам не склонит свою старческую голову уже навечно.
...На том месте в войну разбился немецкий самолет, и сосны вырастили на могилах пилотов.

2.

Море было беспокойным. Волны врезались в берег, набегали на скалы, изо всех своих водяных сил ударяли по доскам пристани – и вновь откатывались назад. Белые барашки сердились и пыхтели, но они были еще детьми, и их мамы-волны не отпускали далеко от себя.
Небо тоже хмурилось. Наверное, ему не нравилось, что волны, несмотря на свое бессилие, могут дотронуться до творения рук этих глупых человечков, а оно, вечное и бездонное, вынуждено только наблюдать сверху. Разозлившись, небо полыхнуло молнией и, заметив внизу панику, засмеялось громом.
Волны, обнаружив конкурента, вздыбились разъяренно, понеслись с невероятной скоростью, штурмуя неприступный берег. Они много лет грызли эти скалы, так что, теперь уступят выскочке-небу?!
Небо широко ухмыльнулось разрядом, собрало побольше сил, взбило облака потемнее – скорей, скорей в бой!
Море не собиралось сдаваться.
Небо и не думало отступать.
Гигантская волна взметнулась над прибрежным городком, полыхнула невероятно яркая молния, грянул набат грома, зашипела вода, заскрежетали камни, начала плавиться земля.
Стихиям понадобилось всего десять минут, чтобы уничтожить созданное человеком – и заодно похоронить в глубине вод саму память о стоявшей когда-то здесь скале.

3.

...Однажды он видел извержение вулкана собственными глазами. С тех пор ему больше не снились сны.
Гора, решившая, что слишком заспалась, была не слишком большой по своим горным меркам, но для него, невысокого и хрупкого, конечно, казалась настоящим гигантом. Ее крутые бока-склоны без единого деревца, с вкраплениями сухих кустов и репейников, больше всего напоминали ему прическу его старой воспитательницы – той еще грымзы. А тупая верхушка, с зубчатыми краями вокруг кратера – пасть плотоядной пираньи (он очень боялся пираний, хотя видел их только по телевизору в одном фильме).
И когда гора, утробно заворчав, вдруг извергла из себя облако пыли вперемешку с пеплом, он понял: пираньи по сравнению с этим цветочки. Люди вокруг закричали, забегали, кинулись к своим автомобилям – хотя, в общем-то, ученые обещали, что их не заденет в случае чего; но так уж устроен человек – в минуту паники в первую очередь думаешь о собственной шкуре, а не о словах мудрых мужей.
Почему не побежал он, никто не знал. Сам он говорил, что замер завороженным, загипнотизированным невиданным прежде зрелищем. Дым недолго продержался – и вдруг хлынул ярко-красный поток лавы. От него исходил пар, опять-таки вперемешку с чем-то таким, что лучше не вдыхать, пока он лениво полз вниз, сжирая кусты-заколки в прическе воспитательницы.
Ярко-алый. Горячий, раскаленный, безжалостный, неумолимый, яростный, бездумный, фантастически прекрасный...
Вы правда думаете, что Грелль Сатклифф лишил бы себя возможности полюбоваться этим зрелищем?